ничего не сказала, а просто обняла меня и долго смотрела на портреты, пока я не вывел ее из комнаты.
Пролетело лето, и мы начали подготовку к свадьбе. Ленора ездила в Филадельфию к портнихе, которая шила ей красивое белое платье. Я заказал себе черный сюртук у портного, жившего неподалеку от нашей станции. Обычно мы с Ленорой ездили вместе. Я провожал ее на станцию и отправлялся к своему портному. Она привозила с собой коробки со всякими женскими мелочами, грозилась начать мне все это показывать, я шутливо отмахивался, она смеялась, и мы были счастливы.
Ах, как мы были счастливы! Наше настроение не могли испортить даже сентябрьские дожди, которые затянулись на две недели. Ручей в овраге стал полноводной рекой, я стал опасаться, что поток может унести мост, соединяющий наш дом с цивилизацией.
Каждое утро я приходил к мосту и смотрел на уровень воды. И вот наступил день, когда вода уже шумела в футе от нижней поверхности брусьев. Я стоял у моста, смотрел на мутный поток и не знал, что делать. Дождь не прекращался, мой плащ с капюшоном промок, ветер бросал мне в лицо горсти колючих холодных капель. Мост был сырой и скользкий. Иногда в потоке что-то происходило, его уровень поднимался, и часть воды перекатывалась по поверхности брусьев. Тут я почувствовал прикосновение к моему плечу. Это Ленора подошла ко мне и встала рядом.
— Я боюсь, что вечером мост смоет! — сказал я.
— Он крепкий, брусья удерживаются камнями, — сказала Ленора и вступила на скользкую поверхность брусьев.
Дальше все произошло в одно мгновенье. Пенистый поток воды обрушился на мост, Ленора вскрикнула, потеряла равновесие и упала в воду. Уже через секунду ее отнесло на десяток ярдов. Она била по воде руками и что-то кричала. Я бросился в воду, стараясь догнать ее. Плавал я хорошо, но сапоги и плащ, который я не догадался снять, тянули меня вниз. Я кое-как освободился от плаща, сбросил сапоги и стал мощными гребками продвигаться вперед. Но Леноры не видел. От отчаяния я стал кричать, и это вскоре выбило меня из сил. Я вылез на берег и побежал босиком по берегу вниз по течению. В двух милях от моста ручей падал двадцатифутовым водопадом на острые камни. Я уже не помню, как добежал до него — водопад был страшен в этот дождливый день. Поток ревел, разбивался на куски торчащими скалами и превращался в желтую пену в черной воде озера. Мы с Ленорой иногда ходили сюда, чтобы полюбоваться игрой струй, но сейчас этот водопад пах смертью.
Я спустился вниз по скользким камням, подошел к берегу и увидел Ленору. Она плавала вниз лицом среди пены. Я вытащил ее тело, попытался делать искусственное дыхание, но…
Похоронили ее рядом с моими родителями.
Прошло несколько лет. Родители Леноры продали дом и уехали в штат Нью-Йорк. На прощание они зашли ко мне и посоветовали уехать из этого проклятого места. Я отрицательно покачал головой. Ленора и мои родители были рядом, я не мог их бросить одних. Я чувствовал какую-то связь между нами. Отец Леноры все это выслушал, обнял меня и сказал, что мне надо жить среди живых, а не думать о мертвых. Мать Леноры заплакала, и они уехали.
Их дом купили молодые энергичные фермеры. Они распахали склоны холмов и засеяли их всем, что хорошо продавалось на рынке. Я им продал часть своей земли, оставив себе только дубовую рощу, где мы любили гулять с Ленорой, и небольшой участок перед домом до злополучного моста. Там я заменил пару брусьев, которые совсем прогнили, но ничего более капитального строить не стал. Я также продал им недостроенные теплицы. Они перевезли все доски, рамы, трубы и печку к себе на участок и через полгода прислали мне корзину с клубникой и помидорами. Деньги от продажи земли и теплиц я положил в банк, небольшие проценты вдобавок к моей военной пенсии позволили мне жить довольно беззаботно. Я постепенно превращался в отшельника. В Филадельфии я нашел лавку, где дешево продавали старые книги, и чтение этих книг стало моим основным занятием.
Я практически ни с кем не общался, постепенно перестал следить за собой, отпустил бороду, которая оказалась совсем седой. Убрал зеркала из дома, потому, что в них стал отражаться не молодой энергичный парень, а старик, немного похожий на меня. Родители Леноры подарили мне ее маленький портрет, выполненный карандашом на толстой желтой бумаге. Я заказал для него рамку и повесил в комнате, где мы провели нашу первую ночь. Эту комнату я тоже закрыл на замок и открывал только в день смерти Леноры. Сам спал в гостиной на большом диване возле камина. Книги, которые я читал, стали заполнять комнаты — неровными стопками лежали на полу, на буфете, на столе.
Моим любимым местом, где я проводил почти все время, стало кресло напротив камина. Тогда, в далеком сентябре, когда начались холодные дожди, мы часто разжигали огонь и Ленора сидела в этом кресле. Я сидел у горящего камина, смотрел на пляшущие языки пламени, вспоминал тот сентябрь, думал о Леноре, и печаль разрывала мое сердце. Книги, которые я читал, были о чудесах, сотворенных человеческой мыслью и желаниями. Я пытался найти ответ на вопрос: были ли четыре смерти в это долине случайны? Что заставило старика так дешево и в спешке продать этот дом? Что заставило моего отца поднять тяжелые доски, а Ленору ступить на скользкие брусья моста? Почему мать разрешила отцу самому заниматься стройкой, зная, что у него слабое сердце? Почему я стоял как вкопанный и не смог удержать Ленору от ее последнего шага? И самое главное: могу ли я что-то исправить? Могу ли я встретиться с моими близкими и попросить у них прощения?
В тот ненастный декабрьский вечер я сидел у потухшего камина с толстым фолиантом на коленях. Это был сборник заклинаний, которые должны были помочь в разговоре с умершими. Я не верил, что это возможно, я вообще мало во что стал верить, но сейчас, закрыв глаза, повторял слова, напечатанные в этой книге. Полночь давно прошла, в доме была полнейшая тишина. Дождь, который бил в окна весь вечер, затих, и даже ветер перестал гудеть в каминной трубе.
И тут я услышал стук.
Стучали в дверь. Стучали тихо, как будто боялись меня потревожить. Просто хотели постучать и уйти, никем не замеченные.
— Кто это? — подумал я. — Это мне мерещится?
Я не слышал никаких звуков. Не было скрипа колес, не было ржания лошади, не было шагов по гравию дорожки, ведущей к моему крыльцу.
Но тут стук повторился. Такой же тихий и краткий.
— Путник? — прошептал я. — Он заблудился, а у меня горит свеча, и это единственный огонек во всей долине.
И тут я ощутил, как по комнате прошла волна теплого воздуха. Как будто подул ветерок. Я увидел, как колыхнулась штора, как задрожало пламя свечи. Страх охватил меня, я задержал дыхание, прислушиваясь к звукам, но все было тихо. Воздух в комнате снова стал неподвижным, пламя свечи успокоилось. Я встал из кресла и почувствовал, как сильно бьется мое сердце. Свеча почти догорела. Я осторожно взял подсвечник в руки и подошел к входной двери.
— Кто там? — спросил я, не узнав свой голос.
То, что я сумел выдавить из себя, не было похоже на голос мужчины. Это был какой-то приглушенный писк.
— Простите, я вас плохо слышу! — сказал я темноте толстой дубовой двери. — Задремал и не сразу смог сообразить, что вы стучите.
В ответ была тишина. Набрав в легкие воздуха, я поднял запор двери и резко распахнул ее. В лицо мне ударило сыростью и холодом. Пламя свечи задрожало и осветило тысячи мельчайших капель, плавающих в воздухе. Я осторожно выглянул наружу, но вокруг была только темнота. Ужасная темнота холодной декабрьской ночи. Я прикрыл пламя ладонью и сделал
